Проблема несоответствия наших представлений о человеке...

Проблема несоответствия наших представлений о человеке реальной действительности. По А.И. Куприну

Всегда ли наши представления о человеке соответствуют реальности? Именно этот вопрос возникает при чтении текста А. И. Куприна. 

Раскрывая проблему несоответствия наших представлений о человеке реальной действительности, писатель рассказывает о том, как весной тысяча девятьсот пятого года он впервые увидел Льва Николаевича Толстого. Рассказчик заранее узнал, что Толстой уезжает из Ялты и отправится в дальнейший путь на пароходе «Святой Николай». Куприн представлял Толстого совершенно другим и был крайне растерян, когда его представили великому писателю. По прочитанным произведениям русского классика он составил его портрет. Ему казалось, что Лев Николаевич внешне похож на маститого старца, похожего на героя знаменитого творения Микеланджело Моисея. Но он увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях, который производил впечатление очень старого и больного человека. Ничто не ускользнуло от глаз рассказчика: высокие болотные сапоги, коротковатое драповое пальто, подержанная шляпа котелком. С одной стороны, из-за растерянности в первую минуту от несоответствия своего представления о Толстом и его реального образа Куприн даже не мог сказать, какого цвета глаза у великого провидца, а с другой стороны, он успел отметить, что выцветшие спокойные глаза Толстого уже вбирали в себя реалии окружающего мира: беготню матросов, небо, солнце. Интересно, что на протяжении всей этой встречи образ Толстого постоянно менялся в глазах рассказчика. Когда приехали знакомые Толстого, то Куприн увидел нового писателя: показалось, что автору «Войны и мира» исполнилось тридцать лет: твёрдый голос, ясный взгляд, светские манеры. А когда подошли какие-то англичане, то автор уже увидел выдержанного, корректного, европейского аристократа. Все эти изменения с Толстым происходили в течение десяти-пятнадцати минут. 
Автор подводит нас к мысли о том, что не всегда наше представление о человеке, которое мы получили о нём заочно, совпадает с его реальным обликом. 

Авторская мысль мне понятна и близка. Бесспорно, трудно сразу же узнать человека, так как каждая личность – это целая вселенная. И, конечно же, не всегда наши представления о ком-либо совпадают с реальной действительностью. 

Завершая своё сочинение, хочу подчеркнуть, что нес стоит разочаровываться, если какой-нибудь человек не оправдал ваши ожидания, а его образ, созданный в вашем воображении, не соответствует реальности. Чтобы узнать и понять другого, нужно время.

Не так давно я имел счастье говорить с человеком, который в раннем детстве видел Пушкина. У него в памяти не осталось ничего, кроме того, что это был блондин, маленького роста, некрасивый, вертлявый и очень смущенный тем вниманием, которое ему оказывало общество. Уверяю вас, что на этого человека я глядел, как на чудо. Пройдет лет пятьдесят - шестьдесят, и на тех людей, которые видели Толстого при его жизни (да продлит Бог его дни!), будут также глядеть, как на чудо. И потому я считаю не лишним рассказать о том, как весной тысяча девятьсот пятого года я видел Толстого.
Сергей Яковлевич Елпатьевский предупредил меня, что завтра утром Толстой уезжает из Ялты. Ясно помню чудесное утро, веселый ветер, море - беспокойное, сверкающее - и пароход "Святой Николай", куда я забрался за час до приезда Льва Николаевича. Он приехал в двуконном экипаже с поднятым верхом. Коляска остановилась. И вот из коляски показалась старческая нога в высоком болотном сапоге, ища подножки, потом медленно, по-старчески, вышел он. На нем было коротковатое драповое пальто, высокие сапоги, подержанная шляпа котелком. И этот костюм, вместе с седыми иззелена волосами и длинной струящейся бородой, производил смешное и трогательное впечатление. Он был похож на старого еврея, из тех, которые так часто встречаются на юго-западе России.
Меня ему представили. Я не могу сказать, какого цвета у него глаза, потому что я был очень растерян в эту минуту, да и потому, что цвету глаз я не придаю почти никакого значения. Помню пожатие его большой, холодной, негнущейся старческой руки. Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях. Помню его утомленный, старческий, тонкий голос. И вообще он производил впечатление очень старого и больного человека. Но я уже видел, как эти выцветшие от времени, спокойные глаза с маленькими острыми зрачками бессознательно, по привычке, вбирали в себя и ловкую беготню матросов, и подъем лебедки, и толпу на пристани, и небо, и солнце, и море, и, кажется, души всех нас, бывших в это время на пароходе.
Здесь был очень интересный момент: доктора Волкова, приехавшего вместе с Толстым, приняли благодаря его косматой и плоской прическе за Максима Горького, и вся пароходная толпа хлынула за ним. В это время Толстой, как будто даже обрадовавшись минутной свободе, прошел на нос корабля, туда, где ютятся переселенцы, армяне, татары, беременные женщины, рабочие, потертые дьяконы, и я видел чудесное зрелище: перед ним с почтением расступались люди, не имевшие о нем никакого представления. Он шел, как истинный царь, который знает, что ему нельзя не дать дороги. В эту минуту я вспомнил отрывок церковной песни: "Се бо идет царь славы". И не мог я также не припомнить милого рассказа моей матери, старинной, убежденной москвички, о том, как Толстой идет где-то по одному из московских переулков, зимним погожим вечером, и как все идущие навстречу снимают перед ним шляпы и шапки, в знак добровольного преклонения. И я понял с изумительной наглядностью, что единственная форма власти, допустимая для человека, - это власть творческого гения, добровольно принятая, сладкая, волшебная власть.
Потом прошло еще пять минут. Приехали новые знакомые Льва Николаевича, и я увидел нового Толстого - Толстого, который чуть-чуть кокетничал. Ему вдруг сделалось тридцать лет: твердый голос, ясный взгляд, светские манеры. С большим вкусом и очень выдержанно рассказывал он следующий анекдот:

- Вы знаете, я на днях был болен. Приехала какая-то депутация, кажется, из Тамбовской губернии, но я не мог их принять у себя в комнате, и они представлялись мне, проходя пред окном... и вот... Может, вы помните у меня в "Плодах просвещения" толстую барыню? Может быть, читали? Так вот она подходит и говорит: "Многоуважаемый Лев Николаевич, позвольте принести вам благодарность за те бессмертные произведения, которыми вы порадовали русскую литературу..." Я уже вижу по ее глазам, что она ничего не читала моего. Я спрашиваю: "Что же вам особенно понравилось?" Молчит. Кто-то ей шепчет сзади: "Война и мир", "Детство и отрочество"... Она краснеет, растерянно бегает глазами и, наконец, лепечет в совершенном смущении: "Ах да... Детство отрока... Военный мир... и другие..."
В это время пришли какие-то англичане, и вот я опять увидал нового Толстого, выдержанного, корректного, европейского аристократа, очень спокойного, щеголявшего безукоризненным английским произношением.
Вот впечатление, которое вынес я от этого человека в течение десяти - пятнадцати минут. Мне кажется, что, если бы я следил за ним в продолжение нескольких лет, он так же был бы неуловим.
Но я понял в эти несколько минут, что одна из самых радостных и светлых мыслей - это жить в то время, когда живет этот удивительный человек. Что высоко и ценно чувствовать и себя также человеком. Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же прекрасном русском языке. Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську Денисова, и старого мерина Холстомера, и суку Милку, и Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и "круглого" Платона Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, с его подрагивающей ляжкой, и масонов, и солдат, и казаков вместе с очаровательным дядей Брошкой, от которого так уютно пахло немножко кровью, немножко табаком и чихирем, - что этот многообразный человек, таинственною властью заставляющий нас и плакать, и радоваться, и умиляться - есть истинный, радостно признанный властитель. И что власть его - подобная творческой власти Бога - останется навеки, останется даже тогда, когда ни нас, ни наших детей, ни внуков не будет на свете.
Вот приблизительно и все, что я успел продумать и перечувствовать между вторым и третьим звонком, пока отвалил от ялтинской пристани тяжелый, неуклюжий грузовой пароход "Св. Николай".
Вспоминаю еще одну маленькую, смешную и трогательную подробность.
Когда я сбегал со сходен, мне встретился капитан парохода, совсем незнакомый мне человек.
Я спросил:
- А вы знаете, кого вы везете?
И вот я увидел, как сразу просияло его лицо в крепкой радостной улыбке, и, быстро пожав мою руку (так как ему было некогда), он крикнул:
- Конечно, Толстого!
И это имя было как будто какое-то магическое объединяющее слово, одинаково понятное на всех долготах и широтах земного шара.
Конечно, Льва Толстого!
От всей полноты любящей и благодарной души желаю ему многих лет здоровой, прекрасной жизни. Пусть, как добрый хозяин, взрастивший роскошный сад на пользу и радость всему человечеству, будет он долго-долго на своем царственном закате созерцать золотые плоды - труды рук своих.

А.И. Куприн